Настоящего своего
имени я называть не стану: когда-то оно было
слишком хорошо известно телезрителям. Тогда я
был на десять лет моложе, очень хорош собой (если
верить моим многочисленным поклонницам, ну, и
зеркалу, конечно, тоже), не испытывал нужды в
деньгах и вообще жил припеваючи. За границу —
предел тогдашних мечтаний любого советского
человека! — ездил, как большинство моих
соотечественников в те годы ездило в Крым, то
есть легко. Если бы мне тогда показали меня
сегодняшнего — опустившегося, полуспившегося
мужика неопределенных лет — я бы не поверил.
А начиналось все банально до икоты. Собственно,
и начала-то никакого не было. В одну из
телевизионных редакций пришла новенькая
сотрудница. Такая сухонькая, исполнительная
серая мышка. Типичная старая дева без возраста.
Естественно, через месяц она была влюблена в меня
по уши.
То есть это тогда для меня было естественно,
потому что отказа у женщин я не встречал никогда.
Стоило только пальцем поманить — и любая
оказывалась в моих объятиях... правда, ненадолго.
Ну, и эта серенькая мышка Маша при встрече со мной
смущалась, краснела, в общем, только ждала, чтобы
я подал хоть какой-нибудь знак. Но я предпочитал
всегда женщин эффектных, ярких, так что Маше, сами
понимаете, ничего не светило. Но улыбался я ей так
же, как и всем остальным — все-таки женщина, хоть
и Богом обижена.
Я тогда снимался в одном многосерийном
телевизионном фильме. Поскольку был
"звездой", поправки к сценарию, если было
нужно, мне привозили на дом. И в тот раз — никогда
в жизни его не забуду! — текст мне привезла Маша.
А кто, кроме нее, согласился бы на ночь глядя, да
еще в воскресенье, да еще в омерзительную погоду
тащиться сначала к сценаристу на Ярославское
шоссе, а потом ко мне — на проспект Вернадского?
Добрых полсотни километров, между прочим, пусть и
на метро.
У нее зуб на зуб не попадал, когда я открыл ей
дверь. Ну, я ее и пожалел. Заставил зайти, снять
пальтишко, сапожки, выпить горячего чаю. Потом —
как-то само собой так получилось — рюмочку
коньяку. А потом... уложил ее в койку. Клянусь чем
угодно, чисто машинально. Или просто плохо
соображал к вечеру.
Когда я утром проснулся, то в квартире уже
никого не было. Мне даже показалось, что все это
было во сне. Но когда увидел, что вся посуда на
кухне перемыта, понял: все было наяву. Терпеть не
могу мыть посуду. А уж пол — тем более. Но если
кухня моя сверкала, как новогодняя елка, то
вопросов "было — не было?" даже не стояло...
А вот когда несколько дней спустя встретил Машу
в телецентре, то опять засомневался: было ли? Она
даже вида не подала, что переспала со мной.
Поначалу это меня обрадовало: значит, думаю,
никаких проблем не будет, свое место девушка
знает туго. А потом почему-то задело: все мои
девицы обычно спрашивали, когда мы снова
увидимся, норовили рассказать о блаженстве,
которое испытали и всячески афишировали нашу как
бы близость. Ну, и так далее. А эта...
Ну, я и повел себя, как последний дурак: узнал
Машин адрес и поехал к ней в гости. Без
предупреждения, без звонка, хотя мог нарваться на
строгих родителей, брата-уголовника, любовника,
наконец. Я же о ней практически ничего не знал. И
лучше было бы, если бы нечто подобное
действительно произошло и меня выгнали бы
взашей. Но... Маша жила одна в крохотной,
стерильно-чистой квартирке. А поскольку я был...
ну, не совсем трезв, то не стал тратить время на
предварительные церемонии. Господи, я ей даже
паршивенького цветка не принес, хотя бы чисто
символически...
Она и это стерпела: в жизни не видел такой
покорности у женщин. В какой-то момент мне
показалось, что ее можно ударить или даже избить
— она и это воспримет, как само собой
разумеющееся. И, главное, опять не понял: хорошо
ей со мной было или нет. Даже чаем она меня
напоила только тогда, когда я ее об этом попросил.
Никакой инициативы. Сказал, что ухожу — только
головой кивнула. Как вам это?
С тех пор и пошло. Когда у меня случалось плохое
настроение, безденежье или просто одолевала
скука — я ехал к Маше. Она всегда была дома, по
вечерам и в выходные, никогда не брала отпуска.
Впрочем, ее личная жизнь меня решительно не
интересовала. Равно как и ее служебные дела.
Поэтому я был просто потрясен, когда узнал, что
моя "серая мышка" делает медленную, но очень
последовательную карьеру на телевидении. Из
девушки на побегушках превратилась в помощника
редактора, потом — в редактора, старшего
редактора, заведующую редакцией... Да, удивился,
но особого значения этому не придал, поскольку в
наших с Машей отношениях ровно ничего не
изменилось. Она по-прежнему покорно принимала
меня, если мне приходила фантазия ее навестить. И
по-прежнему выглядела сухой старой девой: даже
блузочки новой себе не приобрела, у меня на такие
вещи глаз наметанный. Даже духи не сменила, все те
же незабвенные "Быть может..." Где она их
брала, если в магазинах они исчезли, понятия не
имею.
А у меня дела пошли хуже. Дважды я женился — и
оба раза исключительно неудачно: на безмозглых
красотках, которых интересовали только секс,
тряпки и развлечения. С обеими я расстался без
особых сожалений, но с приобретенной привычкой
заливать неприятности спиртным. По правде
говоря, я пил не только поэтому, но и потому, что
без определенной дозы спиртного уже не мог
нормально работать перед камерой. Да и с
женщинами в трезвом состоянии у меня стало плохо
получаться. Только с Машей, в любом состоянии я
мог все и всегда. Как она этого добивалась — ума
не приложу.
А потом в один далеко не прекрасный день меня
сняли с роли, которую я уже считал своей. В ответ
на все мои протесты советовали только одно:
обращаться к тому, кто это решение принял — к
исполнительному директору телекомпании. К Марии
Кондратьевне. Или, как все ее теперь называли за
глаза, к "Машке-кондрашке"...
Моя "серая мышка" неплохо смотрелась в
собственном кабинете. О чем я ей с порога и
сообщил, и вообще включил свое фирменное обаяние
на полную катушку. И... ничего не добился.
— Вы не годитесь на эту роль, Георгий
Александрович, — бесстрастно сообщила мне Маша.
— Я смотрела пробы. Вам бы заняться спортом и
поменьше пить. Тогда посмотрим.
И это залепила мне моя... даже не любовница, а
секс-принадлежность. Женщина, которая и
женщиной-то была только благодаря мне. Средство
для снятия стресса. Однако! Я решил не настаивать
и вечером явился к ней домой, разорившись на три
розовеньких гвоздики.
Она только плечами пожала и повторила прежний
текст. Я пригрозил, что больше она меня никогда в
жизни не увидит — никакой реакции. Я начал на нее
орать, обзывать всеми возможными и невозможными
словами — ноль внимания. Стал просить, в
буквальном смысле слова на коленях: опять
"нет". И тогда я впервые в жизни поднял руку
на женщину. Я принялся ее избивать — она не
сопротивлялась, не уворачивалась, просто
закрывала лицо. А меня все это так завело, что я
взял ее прямо на полу, практически изнасиловал.
Я думал, что после этого скорее всего просто
вылечу с телевидения. И ошибся. Маша, пардон,
Мария Кондратьевна, предпочла сделать вид, что
вообще ничего не произошло. Разве что стала еще
строже и придирчивее, но не со мной лично, а со
всеми. Я же решил начать новую жизнь: резко
сократил выпивку и предпринял героическую
попытку заняться спортом. Купил гантели,
тренажер, книжку с описанием упражнений,
видеокассету. Но дальше этого дело не пошло.
Потом мне все-таки дали небольшую роль второго
плана в каком-то пустом телефильме, я успокоился
и решил, что потихонечку снова вернусь "в
обойму". А когда фильм вышел на экран, подцепил
одну из своих поклонниц — молоденькую девицу с
обалденной фигурой. Привез ее к себе и...
И ничего у меня не получилось, даже после
хорошей выпивки. Девица закатила мне скандал и
ушла. А я основательно напился уже в одиночку. С
этого вечера все и покатилось: с женщинами у меня
ничего не выходило. Ни с одной. В очередной раз
потерпев фиаско, я направился к Маше. Хотел ее
убить. А потом сигануть с моста в реку, потому что
такая жизнь была мне не нужна.
Маша открыла мне дверь и... я снова почувствовал
себя мужчиной. Все произошло мгновенно, прямо в
прихожей. После чего я отключился — выпито-то для
куража было немеренно, — и пришел в себя утром
уже раздетым, в постели. Маши не было — уехала на
работу. На кухне меня ждала записка с короткой
инструкцией насчет еды и всего остального.
"Остальное" представляло из себя пару банок
пива в холодильнике. А еще на столе лежали ключи
от квартиры. Мария Кондратьевна явно дождалась
своего звездного часа.
Но я в тот раз ключи не взял. Решил, что со мной
теперь все в порядке и я прекрасно
обойдусь без этой мымры. Но спустя две недели
вернулся, как побитая дворняжка, потому что
ничего не изменилось. Мужчиной я становился
только с Машей. И на следующее утро я взял эти
проклятые ключи, потому что знал: они мне
понадобятся. Накануне меня предупредили об
увольнении, а откладывать деньги на "черный
день" никогда не приходило мне в голову.
Будущее представлялось достаточно мрачным:
объяснять, что такое быть безработным актером с
репутацией алкоголика, наверное, не нужно, И еще я
твердо знал, что Маша пальцем не шевельнет, чтобы
помочь мне. Так оно и вышло.
Несколько недель спустя я все же попробовал
поговорить с ней.
— Маша, — просительно сказал я, когда мы уже
лежали в постели, — мне же не на что жить. Ну,
помоги же мне снова встать на ноги. У меня за
квартиру полгода не плачено, да и вообще пачку
сигарет купить не на что. Сердце у тебя есть?
Она промолчала и притворилась спящей. А на
следующее утро я обнаружил на кухонном столе
конверт с деньгами. И было там, прямо скажем,
побольше, чем я зарабатывал в месяц до своего
увольнения.
Первым моим желанием было поехать на телецентр,
швырнуть Марье Кондратьевне конверт в морду и —
я даже зажмурился от сладкого предвкушения! —
поколотить ее как следует. Пока завтракал, пока
собирался, мысленно почти забил ее до смерти. Но
когда вышел на улицу, решил сначала попытаться
добыть деньги самостоятельно, а уж потом...
Я увидел ее ровно через месяц. После того, как
понял: никакой работы, кроме грузчика в
продовольственном магазине, мне не найти. Да и на
этой работе я продержался ровно трое суток,
потому что физическая сила у меня и в лучшие
времена была средней. К Маше я пришел голодный,
измученный, похмельный, сам себе противный. И все
было, как всегда. Я уже не заикался о работе и
деньгах, но конверт с той же самой суммой, что и в
прошлый раз, каждый месяц ждал меня в кухне на
столе.
Чем больше я зависел от этой бабы, тем больше ее
ненавидел. Пару раз я ее побил, но она это, как
всегда, проигнорировала. Впрочем, я ненавидел не
только ее, но и себя, причем неизвестно — кого
больше. Ненавидел — и продолжал жить по-прежнему.
Когда Маше случается уезжать в командировку, —
а в последнее время это бывает довольно часто, —
я чувствую себя, как брошенный хозяевами пес. Без
нее мне еще хуже, чем с нею. И вот уже несколько
месяцев я подумываю о том, чтобы предложить ей
стать моей женой. Не знаю, зачем мне это нужно, но
когда-нибудь я это сделаю. Все равно другие
женщины для меня уже недосягаемы.
Только не знаю, чего больше боюсь: отказа или
согласия.
__
|