|
Пролог
Я очень редко смотрю телевизор.
Только если увижу в программе какую-нибудь
классику, хороший старый фильм... А бывает, целыми
неделями не включаю. Некогда просто. Уж лучше
книжку почитать -- куда как благотворнее
воздействует. Тем более, что сейчас много
издается хорошей литературы. То, о чем во времена
моей юности мы и мечтать не смели. Ради чего
подписывались на “Иностранную литературу” -- а
вдруг что хорошее издадут? Сейчас мне даже обидно
бывает в книжные магазины заходить. Сколько
всего! Бери и покупай. А раньше... Одни “обменки”
чего стоили! Двойной, тройной обмен надо было
совершить, чтобы получить “Сто лет одиночества”
Маркеса. Сейчас об этом и не вспоминают, наверное,
а для меня это так живо! Впрочем, цены на книги
нынче столь высоки, что вожделенный томик Ромена
Гари или прозу Цветаевой далеко не каждый
ценитель может себе позволить. Но я, к счастью,
могу. Я достаточно зарабатываю. Правда, на книжки
мало времени остается... И поэтому я редко смотрю
телевизор.
Но тем утром я обнаружила, что в коробке для
шитья у меня накопилось уже очень много вещей,
нуждающихся в штопке. На работу я должна была
идти только к трем и вполне могла уделить часок
рукоделию. Чтобы не скучать, я включила
телевизор. Сначала ухватила хвост какого-то
забавного австралийского фильма про жизнь
первых поселенцев, а затем начался “Дорожный
патруль”. Голос за кадром монотонно перечислял
несчастья, случившиеся за последние часы в
городе Москве: катастрофы, наезды, пожары,
убийства... В частности сообщили о том, что
минувшей ночью неизвестный преступник проник в
квартиру и “с чудовищной жестокостью вырезал
дружную цыганскую семью”. Услышав это, я
оторвала взгляд от шитья.
В последнее время я столько нового и
интересного услышала о московских цыганах, что
захотелось посмотреть -- как же они живут.
Конечно, не факт, что все цыгане задействованы в
криминале, кроме того, меня растили в духе
интернационализма и потому любые проявления
расизма всегда были мне отвратительны... В
далеком детстве, отдыхая как-то раз на Кавказе, у
самого синего в мире Черного моря, я подружилась
с цыганенком. Он был очень приятный мальчик.
Жалел, что его в школу не пускают. И катал меня на
лошади. Да и вообще: в русской культуре
вольнолюбивые цыгане всегда были окутаны неким
романтическим ореолом... Но совсем недавно Лешка
Рославлев мне объяснил, что Москву, как и другие
крупные города, настоящие цыгане вообще-то не
жалуют, а селятся здесь только те, кто “держит
бизнес”. Преимущественно криминальный.
Камера репортера скользнула в глубь роскошно
обставленной квартиры. Европейский ремонт и
дорогущая итальянская мебель невольно наводили
на мысль: зачем же, имея такие деньги, селиться
ввосьмером в пределах относительно небольшого
трехкомнатного пространства? И как можно среди
такого великолепия разводить такую грязищу?!
Железную дверь с хитроумными замками
преступники вскрыли очень аккуратно. Первый труп
-- юноша в трусах и футболке -- лежал поперек
коридора. У юноши было располосовано горло, а
глаза буквально вылезли из орбит. Словно он очень
удивился перед смертью.
В проходной комнате было три трупа. Все --
молодые мужчины. Двое -- совершенно голые, один -- в
пижамных брюках. Застрелены. Причем очень
профессионально. Лишних пуль убийца не тратил.
В спальне на кровати лежал труп пожилого
мужчины в пижамной куртке, но без брюк. Тоже
застрелен. Возле кровати -- труп обнаженной
женщины лет тридцати пяти. У нее была практически
отрезана голова. То есть горло перерезали до
самого позвоночника.
В соседней комнате -- еще одна пара, лет сорока.
Она -- застрелена, он убит ударом колюще-режущего
орудия в сердце.
Соседи слышали шум ночью в квартире, но -- в этой
квартире часто шумели. Выстрелов не слышал никто.
И на помощь не звали! По крайней мере, по-русски.
Ну, с выстрелами -- ясно. Пистолет был с
глушителем. Но чтобы так вот легко управиться с
таким количеством народа... Да, действительно,
надо быть высоким профессионалом! В голосе
милиционера, отвечавшего на вопросы журналиста,
звучало почти что уважение к неведомому
преступнику. А заодно -- привычная безнадежность:
чувствовалось, что красномордый капитан не
рассчитывает на успех расследования.
Еще один момент искренне удивил и милиционеров,
и журналистов. В квартире убитых было очень много
золота. Общим весом -- один килограмм восемьсот
граммов. Лешка рассказывал: это традиция у цыган
-- иметь в семье много золота... Про традицию по
телевизору ничего не сказали, но выразили
удивление, что преступник не взял драгоценные
украшения. А так же деньги в рублях и валюте. А так
же наркотики: на столе в кухне героин фасовали по
пакетам -- несколько килограммов героина изъяли
милиционеры! А еще в квартире было много оружия.
Как говорится, по стволу на брата. И на сестру... И
никто не успел его применить! Никто!
Милицейский капитан предположил, что убийц
могло быть несколько. Но в голосе его было
столько сомнения... Явно что-то в уликах,
найденных на месте преступления, подсказывало
ему, что убийца был один! И капитан был удивлен.
Бесконечно удивлен.
Весь сюжет занял от силы полторы минуты. За ним
-- описание трупа тринадцатилетней девочки,
которую нашли задушенной в одном из подвалов.
Штопка закончилась, и я выключила телевизор.
Тогда я еще не знала, что этот кровавый сюжет об
убитых в собственной квартире московских
цыганах имеет самое непосредственное отношение
ко мне лично и к тому необычному, что происходило
в моей жизни в последнее время... К тому страшному,
что произойдет со мной совсем скоро!
Я не знала. И даже не догадывалась. Но почему-то
переживала увиденное так сильно, что, нарезая
овощи для салата, не смогла сдержать дрожь в
руках -- и порезалась. И хотя я выбрала и выкинула
все забрызганные кровью кусочки листьев, все
равно потом мне чудился привкус крови в салате. А
также в супе и в жареной картошке. Очень
неприятный привкус.
ЧАСТЬ 1. ГОЛОС МЕРТВЕЦА
Глава 1
Софья
Моя подруга Анюта Рославлева -- особа в
высшей степени благоразумная. Я бы сказала, даже
скучноватая… То есть я бы сказала так, не будь
она моей подругой! Но мы дружим с подросткового
возраста, и я очень люблю ее. К тому же понимаю: на
ее долю выпало столько испытаний, сколько не
выпадало, наверное, больше ни одному из тех людей,
с кем я когда-либо была знакома! Сначала у Анюты
погибли родители, потом -- младший брат вернулся
из Чечни в цинковом гробу; в итоге из близких
людей у нее остались только дедушка и бабушка:
двое стариков, надломленных бесконечными
утратами. Неудивительно, что Анюта сделалась
такой серенькой мышкой. Это -- защитная реакция.
Наверное, подсознательно она надеется, что если
она будет такой вот незаметной -- злая судьба
позабудет о ней и не станет наносить новых
ударов.
Анюта -- в высшей степени благоразумна и,
кажется, напрочь лишена не только обычной
женской мнительности, но и фантазии вообще. К
тому же она всегда спокойна. Как я полагала, ничто
уже не могло по-настоящему взволновать или
испугать ее… Поэтому я была потрясена, когда
прекрасным майским вечером, вернувшись с работы,
сняла трубку звонящего телефона и услышала
срывающийся в истерику, почти неузнаваемый голос
Анюты:
-- Соня! Соня! Ты должна срочно, срочно приехать
ко мне… Случилось что-то ужасное, Соня! Я сошла с
ума! Боже мой, я сошла с ума!
Я попыталась успокоить ее и добиться чего-то
путного, какого-то объяснения ее странному
заявлению… Но Анюта продолжала всхлипывать и
бормотать:
-- Ты должна приехать! Скорее! Я боюсь! Господи, я
сошла с ума… Как же я теперь буду жить? Как я буду
работать? Ведь дальше будет только хуже!
Пришлось мне, позабыв об ужине, ловить машину и
ехать к Анюте.
Прямо в дверях, не дав мне даже переступить
порог, Анюта, рыдая и дрожа, упала в мои объятия.
Она прижималась ко мне всем своим худеньким
горячим тельцем и бормотала:
-- Сонечка! Что же мне делать? Я сошла с ума! Как
бабушка! Помнишь, нам в институте говорили, что в
сумасшедших домах нельзя работать больше
пятнадцати лет, не то можно тоже сойти с ума, если
психика слабая… Наверное, у меня слабая!
Наверное, это -- наследственное! Я общалась с
бабушкой, слушала весь этот бред -- и теперь тоже
сошла с ума…
-- Да с чего ты это взяла-то? -- в конце концов
рассердилась я, осторожно отстраняя ее и
закрывая за собой дверь. -- Что, в буйство на
работе впала? Осмелилась поспорить с
начальником?
-- Нет, Сонечка, нет… У меня начались
галлюцинации! Как у бабушки! Я слышала голос
мертвеца! Соня, я слышала в телефонной трубке
голос Леши!
Признаюсь, меня потрясло это заявление.
Леша погиб в январе 1996 года. Когда его тело
привезли для похорон в Москву, у его деда, Матвея
Николаевича, случился инфаркт, а бабушка, Анна
Сергеевна, как казалось, перенесла все
случившееся удивительно мужественно… Но, как
это часто случается, потрясение все-таки
сказалось и на ней, только с запозданием: где-то
год назад, то есть года через три после гибели
Леши, у нее начались слуховые галлюцинации. Ей
казалось, будто Леша звонит ей по телефону.
Всякий раз галлюцинации возникали в отсутствие
мужа -- Матвей Николаевич ежедневно совершает
длительную прогулку и попутно запасается
продуктами -- и внучки. Случалось это не так, чтобы
часто, всего-то раз восемь за полгода, но Анна
Сергеевна была абсолютно убеждена в том, что
действительно говорила по телефону с Лешей.
Правда, всякий раз разговор с покойным внуком был
коротким и каким-то бессмысленным, что само по
себе несколько нетипично для галлюцинаций. Лешка
будто бы говорил бабушке, чтобы та за него не
тревожилась, спрашивал, как дела у родных, и очень
переживал из-за отсутствия Анюты и дедушки. И
всякий раз Анна Сергеевна, услышав родной голос,
принималась так рыдать, что не могла расспросить
его самого ни о чем -- просто рыдала, и все… Анюта
приобрела телефон с определителем номера, и ей
удалось выяснить, что всякий раз галлюцинации
Анны Сергеевны совпадали с "неопознанными"
звонками в их квартиру. Но номера обычно
высвечивались разные, чаще всего звонили из
таксофонов. К тому же к ним часто попадали по
ошибке, когда Матвей Николаевич и Анюта были
дома. Правда, в их присутствии Анна Сергеевна ни
разу не слышала голоса внука.
К Анне Сергеевне пригласили психиатра.
Обставили все так, будто это просто Анютин
приятель зашел. Для правдоподобия она пригласила
еще и подруг -- Элечку, Зою и меня. Посидели, попили
чаю. Психиатр оказался милым парнем и хорошим
профессионалом: он весьма деликатно расспросил
Анну Сергеевну обо всем, что его интересовало.
Диагноз, конечно, поставил. И успокоительные
прописал. Но предупредил, что при желании диагноз
можно поставить любому человеку. А уж тем более --
пожилому. Резюмировал: Анна Сергеевна, в
принципе, здорова… Что касается галлюцинаций --
то вряд ли они вообще имели место: скорее всего,
Анна Сергеевна просто выдумала разговоры с
внуком и пыталась заставить поверить в них
окружающих. Дескать, у пожилых людей и не такие
странности случаются… А тем более -- после столь
ужасного потрясения, которое ей пришлось
перенести.
Мы с девчонками потом еще долго обсуждали: что
хуже -- настоящие галлюцинации или когда человек
выдумывает что-то, заставляя окружающих поверить
в это? Так и не пришли, между прочим, к общему
мнению. Я считаю, что галлюцинации являются
серьезным симптомом тяжелого заболевания: как
правило, они случаются при органическом
повреждении мозга. Но вот Анюта почему-то со мной
не согласилась. Для нее было страшнее думать, что
бабушка "зачем-то им лжет".
И вот -- теперь Анюта заявляет, что она сама
говорила с покойным по телефону! Уж она-то
придумывать не будет. У нее на такое воображения
не хватит. К тому же она -- кристально честный
человек, она вообще не может врать! И ненавидит
ложь -- больше всех прочих грехов. Значит,
галлюцинации все-таки имели место… Не знаю, как у
Анны Сергеевны, но у Анюты -- точно.
-- Может, ты просто ошиблась? Может, человек с
похожим голосом? -- спросила я.
-- Нет! Я не могла бы спутать Лешин голос с чужим.
Он же мой брат… И потом, у него был такой голос! Ты
же помнишь…
Я помнила. У Леши -- невысокого, худощавого, с
нежным девчоночьим лицом и ангельскими голубыми
глазами -- голос был, как у людоеда: низкий и
хриплый. И какой-то… Очень грубый. Некоторые
сравнивали голос Анютиного брата с голосом
Высоцкого, но все-таки у великого барда он был
мягче. И не бас, а баритон. А у Лешки -- бас.
Утробный такой. К тому же действительно -- голос
близкого человека ни с каким другим не спутаешь.
Внешность может измениться самым радикальным
образом. А голос у взрослого человека с годами не
меняется. И уж подавно -- интонации знакомые,
родные…
Я вздохнула и снова обняла Анюту.
-- Когда это произошло?
Анюта, всхлипнув, посмотрела на часы.
-- Пятьдесят минут назад. Зазвонил телефон.
Номер определился частично. Не все цифры… Я
подошла. А в трубке -- Лешка… Это был точно он. Он
обрадовано так спросил: "Анюта, ты?" -- и тут
же сказал, что давно уже пытается поговорить со
мной, и потому счастлив, что наконец-то застал
меня, что он должен сказать мне нечто очень
важное, это будет настоящее откровение…
-- Он так и выразился -- "откровение"? --
удивилась я.
-- Нет… Не помню! Какая разница?!
-- Просто на него как-то не похоже.
-- Это был не он, Сонечка, это была галлюцинация…
Я слышала то, что хотела бы услышать!
Подсознательно хотела бы! Он сказал, будто он не
погиб… Но ведь я знаю, что он погиб! -- Анюта
зарыдала в голос.
Переждав новый приступ рыданий, я спросила:
-- А еще что он говорил? Что-нибудь конкретное?
Подробности: как удалось спастись, где он сейчас?
Или он имел в виду -- что он умер, но душа
бессмертна?
-- Нет… Ничего больше…
-- Просто сказал, что жив, и повесил трубку?!
-- Соня!!! Ну, что ты спрашиваешь, как будто это он
на самом деле… Господи, да я, как только осознала,
что я стою с телефонной трубкой в руках и слышу
Лешкин голос… Я чуть с ума не сошла!
-- Так это ты повесила трубку?
-- Да! Нет… Я принялась вопить, визжать! Ты что,
не понимаешь? Ну, представь себе: ты бы услышала
вдруг голос своего дедушки! Но ты-то ведь точно
знаешь, что он умер!
Ох! Это уже был удар ниже пояса. Я представила
себе на секунду такую ситуацию… И постаралась
ответить как можно спокойнее:
-- Если бы я услышала голос дедушки, я бы не
вопила и не визжала. Я бы слушала его, слушала,
слушала… Так ты начала вопить, и Леша повесил
трубку?
-- Я закричала и разбила телефон об стенку.
Прибежала бабушка. У меня была истерика. Она
надавала мне пощечин. Истерика прекратилась. И я
принялась звонить тебе, -- сухо отчиталась Анюта.
-- А где Матвей Николаевич?
-- Гуляет.
-- Ясно, -- сказала я, хотя мне ничего не было ясно.
Все-таки Анюта -- особа здравомыслящая… Как
правило.
-- Телефон совсем разбился? -- зачем-то спросила
я.
-- Совсем. Но у нас еще один есть -- в кухне.
Правда, без определителя.
-- Значит, ты уверена, что у тебя была
галлюцинация?
-- А что же еще? -- горько усмехнулась Анюта. --
Знаешь, я ведь не верю в загробную жизнь… Что бы
вы с Зоей об этом не говорили! И в Бога я не верю.
Нет его. Если бы он был… Он не допустил бы всех
этих ужасов. Ведь я совсем не плохая! А дедушка с
бабушкой -- вообще святые! Так за что нам все эти
муки? Сначала -- папа с мамой… Потом -- Лешка… А
теперь мы все дружно сходим с ума!
Анюта снова заплакала.
Я разинула рот, чтобы сказать ей что-нибудь
утешающее…
Да так и застыла с разинутым ртом.
Потому что в кухне зазвонил телефон.
Лицо Анюты исказилось ужасом. А за ее спиной из
комнаты выглянула Анна Сергеевна, и на ее лице
застыла такая же маска ужаса! И мне вдруг стало
видно, как они с Анютой похожи… Хотя мне прежде
казалось, что Анюта очень похожа на свою покойную
мать, приходившуюся Анне Сергеевне невесткой.
Телефон звонил настойчиво и надрывно.
Я решительно направилась в кухню.
Признаюсь: по спине у меня мурашки бегали, и я на
секунду задержала движение руки к трубке… Но
потом резко сорвала ее с рычажков: не хватало еще
мне -- трусить! Из-за такого пустяка, как
телефонный звонок!
-- Алло? -- тихо сказала я.
В трубке раздавалось громкое сопение. Фоном для
сопения служил уличный шум. Звонили явно из
таксофона.
-- Говорите громче, вас не слышно! -- заорала я,
хотя понимала, что человек попросту молчит.
Мелькнула мысль: может, кто-то издевался над
Анной Сергеевной и Анютой, а теперь опешил,
услышав чужого…
Но тут низкий и хриплый, "людоедский"
Лешкин голос произнес:
-- Софья, это ты?!
У меня подкосились колени. Рядом стояла
табуретка, но я опустилась прямо на пол.
-- Лешка, ты?! -- пискнула я.
Анюта распахнула рот, словно для крика, но изо
рта не вылетело ни единого звука. И тогда она,
зажав уши ладонями, убежала в комнату.
-- Соня! Не вешай трубку! У меня мало времени! --
зачастил Лешка.
Вернее, Лешкин голос…
-- Сначала скажи, жив ли ты! -- потребовала я.
-- Я жив, Соня, я уцелел, но я не могу… О, Боже,
сейчас не могу говорить больше! Но я буду звонить
еще! Анюта не смогла говорить, бабушка -- тоже,
хорошо, что ты… Твой номер телефона, быстро! Я
буду звонить тебе!
Я начала диктовать свой номер телефона, но тут
связь прервалась. Из трубки донеслись частые
гудки. Я еще долго сидела на полу, тупо глядя на
назойливо пищащий аппарат… Потом встала,
повесила трубку на рычаг.
Анна Сергеевна стояла в дверях кухни и молча
плакала.
И выжидающе смотрела на меня!
Я попыталась собраться с силами и с мыслями,
потому что понимала: надо что-то сказать… Только
вот -- что?!
-- Анна Сергеевна… Милая… Пожалуйста,
успокойтесь… Но я тоже это слышала, -- начала было
я, собираясь успокоить несчастную старушку -- во
всяком случае, ее психическое здоровье не
вызывало больше сомнений.
Но она меня перебила:
-- Это был Леша? Он не умер, да?
-- Голос бы очень похож, и сказано было, что он --
Леша -- уцелел… И, знаете, я бы приняла его за Лешу
почти наверняка… -- Я вздохнула, потрясла головой
и решила рассуждать здраво: -- Анна Сергеевна,
остаются вопросы… Много вопросов. Кого мы
похоронили? Почему он столько лет молчал, если
выжил? Почему он не пришел домой? Почему всякий
раз так быстро прерывает разговор? Я не знаю,
вдруг это какой-то жестокий розыгрыш…
-- Нет, деточка, это был точно Лешин голос. Я-то
сразу узнала бы, если бы кто-то другой
притворялся. Это точно Лешин голос, -- мягко
возразила Анна Сергеевна. -- Я ведь тоже думала,
что сошла с ума от старости… Анюта и Матвей так в
этом были уверены, что я согласилась с ними: да,
сошла с ума… А в первый раз, когда он позвонил, я
решила, что умираю. Что Леша пришел за мной. А я
хоть и стара, и потеряла почти всех, пока еще
умереть не могу. Не могу Матвея оставить одного.
Мы же с ним с восемнадцати лет вместе… Ему без
меня тяжело будет. Я должна прежде его схоронить,
а потом уж сама…
-- Анна Сергеевна, так вы считаете, что это был
точно Лешин голос?! -- несколько невежливо
прервала я ее излияния. -- Вы абсолютно уверены?
-- В том, что это Лешин голос -- да. Но в том, что я
вправду его слышала… У меня были сомнения. И
Анюта с Матвеем мне не верили.
-- Но я тоже слышала! Я не верю в подобного рода
коллективные галлюцинации! И вообще до сих пор не
доказано, что коллективные галлюцинации
возможны. Обычно коллективной галлюцинацией
объясняют явление группе людей какого-либо
святого или… неопознанного летающего объекта…
Но у нас с вами другой случай!
-- Нет, Сонечка, уж в вас-то я уверена. Вы всегда
такая… Такая спокойная, холодная -- я нисколько
не сомневаюсь, что вы действительно слышали то,
что слышали. Оставим разговор о галлюцинациях,
это не имеет смысла теперь уже… Я и в Анюте была
уверена. Но она сама себе не верила. Но что же нам
делать? Обратиться в милицию? В военкомат?
-- Нет, нет, надо дождаться другого звонка…
Убедить Анюту… И лучше вы сами подходите к
телефону. Попробуйте сосредоточиться,
попробуйте не плакать, а поговорите с ним…
Спросите… Но пока обращаться в инстанции не
надо. Бог его знает, почему он скрывается… И кто в
этом замешан… Сейчас страшное время, никому
верить нельзя!
-- Значит, вы, Соня, считаете, что это был Леша и
что Леша жив?
Она пытливо смотрела на меня, и я в ответ
залепетала глупо, как девочка:
-- Не знаю… Это страшно… Дать ложную надежду…
-- Соня, вы считаете, что он -- жив?
-- Да, -- наконец выдавила я. -- Если это не чья-то
злая шутка… Бессмысленная шутка… И это был не
призрак. Призраки так не разговаривают.
-- Соня, а вы знаете, как разговаривают призраки?
-- удивилась Анна Сергеевна.
-- Нет. Но предполагаю, что это происходит как-то
иначе. И призракам некуда торопиться!
-- Это верно. К тому же он мог бы просто явиться
нам…
-- …а не использовать достижения технического
прогресса!
И тут мы рассмеялись. Господи, как же мы
хохотали! Анна Сергеевна даже присела на
табуретку и вытирала ладонями слезы, теперь уже
лившиеся не из-за горя, а от смеха.
В коридоре появилась мрачная Анюта.
Она посмотрела на нас почти с ненавистью.
И от ее взгляда я чуть не подавилась смехом.
В сущности, ничего смешного ведь не было…
Потому что первое же предположение, которое
пришло мне в голову…
-- Боюсь, его держат в качестве заложника, --
сурово изрекла я. -- И хотят потребовать с вас
выкуп. Чеченцы так часто делают.
-- А почему они ждали столько лет? -- с улыбкой
спросила Анна Сергеевна.
-- Не знаю. Может, заставляли его работать? Он
все-таки сильный был… А теперь решили еще и выкуп
за него получить.
-- А почему так странно и неорганизованно все
происходит? И потом: звонки-то московские! А
заложников обычно держат в горах. И присылают
родственникам видеозапись. Или фотографии…
Зачем привозить его в Москву?
-- Не знаю. Но если бы он был свободен, он бы
пришел. Прибежал!
Анна Сергеевна в раздумье покачала головой.
Улыбка не сходила с ее губ.
-- Нет. Наверное, ему доверили какое-нибудь
задание… Государственной важности! Он
согласился. Из чувства долга. Но теперь -- не
выдержал… Решил все-таки известить нас о том, что
он жив. Бедный мальчик! Господи, он жив! Жив! Соня,
а ведь все -- благодаря вам! Если бы вы не приехали
и не услышали его голос… Я бы еще не осмеливалась
верить! Ведь Анюта -- не верила!
-- Бабушка, сейчас не существует заданий
государственной важности, -- мрачно заявила
Анюта, зажигая газ под чайником. -- Разве что -- не
особо таясь, перевести украденные у народа
деньги на счет в швейцарском банке. Но Лешка не
стал бы в таком участвовать… Сейчас и
государства-то никакого нет!
-- Не говори глупостей, Аня, -- нахмурилась Анна
Сергеевна. -- Ты же знаешь, что я терпеть не могу
подобных речей! И не вздумай повторить при
дедушке… Да, наше государство переживает
тяжелые времена. Но и не такое ложилось на наши
плечи! Бывало хуже! Ничего. Выдюжим. Пока есть
такие, как Лешечка… Почему ты думаешь, что среди
его начальства таких не может быть?
-- Потому что такие начальниками не становятся,
-- проворчала Анюта.
Но Анна Сергеевна ее не слушала.
-- Возможно, какой-нибудь порядочный человек,
генерал, разглядел Лешечкины достоинства,
увидел, что это человек, на которого можно
положиться, которому можно доверять… И поручил
ему дело государственной важности! Которое
приходится скрывать от своих же -- не столь
порядочных!
-- Бабуля! -- застонала Анюта. -- Тебе бы романы
писать.
Из прихожей донесся металлический щелчок
замка.
Вернулся с прогулки Матвей Николаевич…
Анна Сергеевна и Анюта замолчали и дружно
воззрились на меня. С выражением требовательной
надежды в глазах. Я вздохнула. Ну, конечно… Как
всегда -- все самое трудное приходится делать мне!
Потому что я лучше всех справляюсь с самым
трудным… И теперь мне придется объяснять
угрюмому, озлобленному старику, что его геройски
погибший внук, похоже, на самом деле -- жив!
Леша
-- Лешка, скорей!
Гуля сама нажала на рычажок телефонного
автомата и выхватила у меня из рук трубку.
-- Скорее… Скорее… -- бормотала она, поспешно
отвозя коляску в сторону, как можно дальше от
стеклянной будки.
-- Скажем, что пошли за пивом… Да, Леш? Пить
захотелось…
Гуля боялась до полусмерти и изо всех сил
толкала коляску. Я даже не успевал ей помогать --
ладони скользили по гладко отполированным
ободкам и не могли ухватиться.
-- Гуленька не торопись! И не нервничай так, будь
спокойной.
-- Да-да, ты прав… -- Она шумно вздохнула и
заставила себя идти медленнее. -- Мне показалось,
что я видела Геру на той стороне улицы… И он шел
сюда.
-- Он не видел, как я звонил?
-- Думаю, нет…
-- Опасно это все, малыш… Мне-то терять нечего, а
вот ты…
-- Мне тоже терять нечего, -- глухо сказала Гуля. --
Так же, как и тебе… Ладно, хватит об этом, скажи
лучше, удалось поговорить?
-- Удалось. Сегодня, Гулька, наш с тобой
счастливый день. На сей раз трубку Софья взяла,
Анькина подружка. И как я раньше про нее не
подумал, надо было сразу Соньке звонить, а не
домой… Перепугал всех… Бабушку… Анька тоже в
истерике билась… Они думают, что я привидение А
Сонька -- молодец, не охала и не плакала, почти
успела мне свой телефон продиктовать…
-- Почти?
-- Последние цифры не смог разобрать…
-- Ну извини… Я так испугалась…
-- Ничего, Гуленька. Я ведь помню ее номер. Первых
трех цифр хватило, чтобы вспомнить… Сколько раз
звонил… Все идет хорошо. Очень хорошо! Только не
надо торопиться и пороть горячку. Мы справимся,
мы сильные. Правда?
-- Правда, -- улыбнулась Гуля.
Я и сам, честно говоря, переволновался. Каждый
раз после звонка домой руки трясутся, а сегодня и
с сестрой смог поговорить и -- самое главное -- с
Софьей! Софья -- железный человек, надежный, как
скала. Она единственная реальная моя надежда…
наша с Гулькой надежда. Наконец-то… Господи,
наконец-то! После неполного года в Москве, после
выслушивания горького бабушкиного плача и
безнадежных попыток объяснить… Сердце
колотится и в ушах стучит, хочется действовать, и
действовать скорее, прямо сейчас, хочется куда-то
бежать и…
Какой же я осел! Какой я идиот! Безмозглый
тупица с отбитыми мозгами! Хотел забыть - и на
тебе, пожалуйста: то, что надо, забыл, а вот то, что
не надо, каждую ночь вспоминал -- не наяву, так во
сне… Мучил несчастную бабушку, каждый раз
боялся, что погублю своими звонками ее
несчастное сердце. И не додумался, кому надо
звонить в первую очередь, кого просить о помощи!
Господи, неужели Ты, НАКОНЕЦ, вспомнил обо мне?!
…Успокойся, придурок, возьми себя в руки! Вон
Герик действительно шастает по той стороне улице
и на тебя поглядывает, а ты весь светишься, как
фонарь! Марш работать, старая развалина!
Я глубоко вздохнул, крепко сжал кулаки, чтобы
унять противную дрожь в руках, и сказал спокойно
и флегматично:
-- А теперь и правда, Гуль, иди купи себе пива и
посиди на солнышке. А я поеду к светофору, а то
что-то мы с тобой сегодня мало заработали.
-- Может, в метро? -- жалобно попросила Гуля. --
Выхлопами вредно дышать…
-- В метро будем сидеть, когда дождь. В кои-то
веки тепло, сейчас самое оно на улице поработать,
и план выполнить успеем.
-- Ну ладно…
Гуля понимает, что я кругом прав и возразить ей
нечем. Не наберем к вечеру нужной суммы -- плохо
нам придется, а в метро не подают так щедро, как на
дороге. Да и отдохнуть ей надо: катать коляску по
гладкому асфальту это одно, а таскать из вагона в
вагон -- так наломаешься, что к вечеру руки дрожат.
У нее дрожат… Мне-то что! Я катаюсь себе и
катаюсь, смотрю на мир снизу вверх, как ребенок,
привык уже даже, так ведь сколько времени прошло!
Может быть, это странно -- в моем-то положении, но
все это время, даже в самые тяжелые моменты, когда
самому хотелось руки на себя наложить, я, как в
детстве, верил в свою неуязвимость, в свою
удачливость, в то, что ангел-хранитель все еще
стоит у меня за плечом, все еще хранит… Странно?
Наверное… Но разве мало было ситуаций в моей
теперешней развеселой жизни, когда казалось --
все, край… ан нет, хватались за мою облезлую
коляску призрачные руки и -- вывозили.
Велика Россия-матушка, исколесил я за три с
лишним года многие города и веси, отчаяние
пережил, тоску, беспробудное пьянство, и вот,
пожалуйста -- привела-таки судьба меня к дому…
Судьба, в виде хрупкого печального создания в
темной одежде, незримого спутника, когда-то
обещавшего, что не оставит меня одного.
Я не хотел возвращаться, боялся, что стоит мне
выйти в город и я тотчас же встречу старых
знакомых, которые непременно узнают меня,
кинутся с расспросами… Цыгане, конечно, не
чеченцы, не думаю, что они захотят шантажировать
моих родных, не та у них сфера деятельности, но
все-таки… Может быть, меня просто очень сильно
напугали, но я не хотел, чтобы кто-то знал, что на
самом деле я не в липецком детдоме воспитывался,
а в Москве вырос, и хоть сирота, да не совсем. Есть
у меня дед с бабкой и сестра… Пронюхали бы об
этом -- увезли бы меня тогда из Москвы очень
быстро и уж точно -- навсегда!
Дом… удивительное и странное ощущение… Как
будто потерял память, скитался по грязным
притонам, а потом вдруг оказался случайно у стен
дворца и -- вспомнил! Не бомж я, не попрошайка, а
наследный принц, несмотря на грязь под ногтями, и
там, за высокими стенами, за железными дверями,
охраняемыми стражниками с каменными лицами,
живут мои родные и друзья, которые, возможно, все
еще ждут, надеются на чудо… Бабушка… Дед…
Анька…
Когда меня выволокли из вагона на перрон
Казанского вокзала, когда я ступил колесами моей
долбаной коляски на заплеванный асфальт,
покатился по дурацкой темной галерее, маневрируя
между сумками, баулами и сердитыми гражданами,
когда ударился взглядом об огромные буквы,
сложившиеся в странное, забытое и щемяще родное:
“МОСКВА”, я понял, что свободен, что спасен, что
теперь не удержит меня ни страх, ни отчаяние, ни
черная тоска.
Это мой город! Я знаю здесь каждый камешек! Это в
Минеральных Водах и в Волгограде, это в
Ахтубинске, Цимлянске и в Урюпинске я был чужим,
безымянным инвалидом, рабом и алкоголиком -- как
все. Я старался не вспоминать о доме, вычеркнуть
из памяти все, что было со мной до войны,
уверившись в том, что обратной дороги нет и не
будет и нужно доживать свой век растением,
побольше пить и поменьше думать. Леха… Что это?
Кличка? Кто-то придумал мне такое странное, но в
целом милое имя. Леха, Леха… Просто Леха. У
каждого предмета должно быть свое обозначение.
“Лешенька… -- Это бабушка касается моего лба
прохладной мягкой ладонью. -- Что же с тобой
случилось, маленький?”
Бабушка!!! Я вернулся… Что же ты плачешь, почему
не слушаешь, что я говорю? Неужели ты не веришь,
что я живой? Боишься, что не переживешь
разочарования?
…Сегодня тепло, можно сказать -- сегодня первый
по-настоящему теплый весенний день. Солнце
пригревает, на синем небе ни облачка, народу на
улице не протолкнуться, и мой образ в основном
воспринимается с сочувствием. И даже несмотря на
то, что все инвалиды-попрошайки одеты в камуфляж,
военная форма по-прежнему вызывает уважение. И
даже те, кто газеты читает и знает, что в камуфляж
рядятся все, кому не лень, почему-то все равно
суют деньги… Господи! Да никто из настоящих
солдат, пусть он трижды будет помирать с голоду,
не поедет на коляске с протянутой рукой! По своей
воле не поедет… Потому что я - тоже настоящий
солдат, потому что я и в самом деле потерял ноги в
Чечне (потерял -- дурацкое слово: шел, шел и
потерял? Не заметил, как?… Видно, выпимши был!), и
из орденов, что болтаются у меня на груди, два --
мои собственные, а остальные три сняты с пленных
и погибших. Они тоже настоящие… Все у меня
настоящее, только картонка липовая. “Помогите
собрать на протезы”. Да за все эти годы, что я
езжу с картонкой в руках, можно было бы
насобирать на протезы роте инвалидов…
И зачем я все это делал?
Зачем катался под светофорами в Урюпинске и
Цимлянске, зачем дышал выхлопными газами и
маневрировал под колесами машин раздраженных
водителей? Зачем ездил по вагонам метро в Самаре?
Сидел в переходах к железнодорожным станциям?
Разве я так уж радел за благополучие моего
хозяина, его жены и ребятишек? Ездил я за
кормежку, за выпивку, за одежду, за возможность
жить… Да, я хотел жить. Всегда. Даже в самые
страшные и безнадежные моменты, даже тогда, когда
искренне хотел умереть. Очень хотел, но руки на
себя наложить не мог! Чувствовал любящий взгляд,
щекочущий затылок, чувствовал мысли печального
ангела, который когда-то обещал всегда быть со
мной, и не переставал надеяться на чудо… Как
маленький… Думал -- после всего, что было, стыдно
умирать, покуда живешь -- есть шанс победить, а
умер -- уже точно проиграл, безвозвратно. Из
могилы выхода нет.
И вот, выходит, не напрасно верил?
Я никогда не смотрю в глаза прохожим, я смотрю
мимо, даже когда они обращаются ко мне.
“Да как же так? А государство? Неужто не
помогает совсем? Да…да… Ну, возьми, возьми,
сынок… Бог тебе в помощь”. Эти слова я пью,
вдыхаю, впитываю кожей и -- смотрю в небо, надеясь
встретиться с Ним взглядом… Да обрати ж, наконец,
на меня внимание, посмотри, сколько народу уже
попросило Тебя помочь мне или хотя бы дай понять,
за что… Я ведь даже на войне той чертовой никого
не убил! Правда, не потому, что не хотел, а просто…
не представилось случая. Блокпост на дороге с
ребятами держали -- два месяца бесполезного
напряжения и страха, бандиты только угрожали,
запугать нас пытались: мертвецов подбрасывали и
трупы животных, но ни разу всерьез не напали.
Раненых сопровождал в аэропорт “Северный” --
бывали перестрелки, но все как-то несерьезно… А
потом -- просто ехали, перемещались ближе к
Грозному, думали -- вот-вот будем город брать и
мысленно были уже там… Мысленно уже праздновали
победу и разъезжались по домам -- героями!
Да, обидно, чего уж там, и хочется повернуть
время вспять, поехать другой дорогой и избежать
засады… или хотя бы спрятать голову внутрь БМП и
закрыть люк. Уж помереть -- так помереть…
…Худенькая девушка, сидящая за рулем огромного
“джипа”, открывает стекло и сует мне в руку
бумажку в сто долларов. Хорошая девушка! Спасибо
тебе! Сегодня ты нас просто спасла! Сейчас Гуля
сбегает в обменник и превратит твои доллары в
рубли, а потом по киоскам разменяет крупные на
мелочь… Большое спасибо тебе, девушка, ты нам и
правда здорово помогла!
Под конец рабочего дня, когда никто уже не смог
бы обвинить нас в злостном безделии, мы с Гулей
уселись на условленной лавочке около метро,
откуда нас должен забрать Кожа на “газели”,
купив по бутылочке пива.
Тотчас появился Гера.
-- Что, много заработали?
-- План выполнили… Имеем право, -- огрызнулась
Гуля.
-- Ты ни на что не имеешь права, -- ухмыльнулся
цыган. -- Сколько сегодня?
-- Герик, ты особо не ерепенься, -- встрял я, -- свое
получишь. Шел бы ты, погулял… Дай посидеть
спокойно.
Гера весь напрягся, но послушался -- отошел.
-- Ладно, -- процедил сквозь зубы. -- И ты свое
получишь…
Ох, напугал! Несуществующие коленки задрожали!
Я свое уже получил, и как бы ты ни старался, мой
юный пастушок, добавить тебе не удастся. А убить --
не убьешь, я дорого стою и прибыль приношу
немаленькую.
…Гуля настырно смотрела вслед цыгану,
дожидаясь, пока тот удалится на достаточное
расстояние.
-- И что дальше, Леш? -- спросила она тихо. -- Будешь
снова звонить?
-- Буду. Постараюсь связаться с Софьей, в ней я
уверен на все сто… Уйти от Геры -- раз плюнуть, но
потом придется затаиться надолго… Сидеть дома…
Мы же уже обсудили все, Гуля, зачем снова?
Гуля вздохнула.
-- Долго это сколько? Год? Два?…
-- Да брось ты, поищут с месяцок и перестанут.
-- Ох, что-то не верится… Они же деньги платили.
-- Они не будут знать, где нас искать, малыш. Все
знают, что родственников у меня вообще нет. Нигде!
Пропали -- и пропали, спишут в убытки, Москва очень
большой город.
-- Ну и как я смогу сидеть на шее у стариков и
девчонки? Не смогу я, Леш… Да еще долго. Ты им
родной… А я…
-- А ты -- моя жена. И потом, ты что думаешь, если я
без ног, то совсем уж растение? Иждивенец на чужих
шеях?! Руки есть! Голова на месте!
-- Тише, Леш!
Мы все живем в огромной квартире, бывшей
коммуналке, в совершенно не приспособленном для
жизни месте. Здесь всегда сыро, плесень по углам и
очень часто не бывает горячей воды. Я думал, в
наше время в Москве таких квартир не бывает… Вот
вам, пожалуйста. И не только мы, рабы, живем в
таких условиях, множество обычных семей в
соседних подъездах и домах влачит столь же
жалкое существование, и не очень-то они, честно
говоря, отличаются от нас, убогих. Странно,
удивительно, но внешне мы даже похожи, и поэтому
никто из окрестных жителей не обращает внимания
на наше поселение, как будто так и надо. А что? У
каждого свои дела, свои проблемы - ну, приехали
инвалиды из провинции на заработки, а то, что
цыгане их повсюду сопровождают, так всем
известно, кто нищим “крышу” делает. Никому и в
голову не придет, что мы на заработках, что мы --
рабы. Все мы, живущие
|
