iVillage.ruДобавь в закладки!Форум
Home
Беременность
Гороскопы
Деньги
Дети
Здоровье
Знаменитости
Красота
Кулинария
Любовные истории
Любовь и секс
Мода
Развлечения
Рукоделие
Семья

· Гороскопы
· Рецепты
· Рецепты салатов

Вы Анонимный пользователь. Вы можете зарегистрироваться, нажав здесь.

Одиль, не уходи!: Одиль, не уходи! (часть 10)


Тема: Любовные истории / Одиль, не уходи!
   Этот вопрос я себе потом задавал часто, даже слишком часто. Если бы Одиль не написала Лаборду, если бы я не нашел его письмо, его длинное, дерзкое письмо в дупле старого дерева, отказался бы я в тот вечер уехать и тем самым спасти ее? Я часто в мыслях возвращался к этому дню, перевернувшему всю нашу жизнь. Хотя понимал, что это - совершенно бесполезно. Нельзя так сильно искушать судьбу, как это сделал я, можно стать невольной жертвой собственных поступков и фантазий. Но, если подумать, то кто на самом деле принял окончательное решение? Одиль, я или судьба? Я уже никогда не найду ответа на этот вопрос.

Итак, я вернулся в Париж. В половине первого я заперся, не поев, в своем кабинете на улице Комартэн. Я действительно не испытывал чувства голода, лихорадочно принялся за работу, пытаясь тем самым привести в порядок свои мысли.

За последние дни я порядком забросил работу и только теперь это понял. До двух часов дня я просидел за письменным столом, разбирая почту, делая распоряжения своим секретарям, давал инструкции по текущим делам, то есть вел себя так, как если бы действительно намеревался уехать вечерним поездом. В тот ли момент пришло окончательное решение? Или решающую роль сыграло прочитанное мною позже письмо Одиль? Не знаю. И уже никогда не узнаю.

В два часа я ушел с работы и поехал домой. Я сознательно избегал оживленных больших магистралей, выбирал тихие боковые улочки, где располагались слесарные мастерские. Мне повезло: я нашел старую задвижку в первой же из них.

Таким образом, если прочитав письмо Лаборда Одиль направится в беседку, у нее не будет никаких подозрений, так как задвижку будет уже на двери. Домой я приехал около трех часов и поспешил в парк, чтобы положить в тайник письмо соблазнителя. Именно здесь все и решилось. Дрожащей рукой я вытащил из дупла один конверт и положил на его место другой. Как вор, я прокрался в беседку, чтобы там прочесть письмо Одиль. Да и где еще было бы более естественно это сделать?

Среда. Девять часов утра. Мне хочется писать. Это со мной редко случается, но сегодня утром у меня возникло такое желание. Впрочем, в последнее время у меня появляется много желаний. Я не горжусь этим. Первое мое желание - вновь увидеть вас. Если бы я прислушалась к себе, я бы сказала вам... Тихо! Лучше к себе не прислушиваться.

Девять часов тридцать минут. Почти полчаса я собиралась с силами. Желание писать не прошло, но я боюсь сказать вам слишком много. Знаете ли вы, что я заснула лишь под утро? Ваши жестокие и ловкие руки не давали мне покоя. Я старалась ворочаться в постели как можно тише - вы знаете, почему. Иногда мне удавалось заставить себя неподвижно лежать на спине, глядя в потолок. Я вновь переживала все в своих воспоминаниях и чувствовала, как по всему моему телу, ставшему вдруг восхитительно слабым, разливается тревожное желание. Тогда у меня немели руки и ноги.

Конечно же, я не отдам вам это письмо. Я краснею уже от того, что пишу его. Что же будет, если вы его прочтете?

Десять часов утра. Поскольку вы его не прочтете, я могу спокойно продолжать. Может быть, это меня немного успокоит. Странная вещь - желание. Я никогда не думала, что оно может обладать такой силой. Чувствуешь, что тебя куда-то уносит, поднимает вверх, кружит, терзает. Это и восхитительно, и ужасно. В какое же состояние вы меня привели! Знаете ли вы, что вчера вечером я едва не закричала: Я ваша! Возьмите меня!? К счастью, вы ни о чем не догадались.

Не жалейте о прошедшем, я скажу вам все в следующий раз.

Гордитесь ли вы своей победой? Откровенно говоря, я была так уверена в себе, что даже и не думала ни о какой борьбе. А когда моя уверенность в себе поколебалась, я думала, что смогу продержаться еще достаточно долго. Ничего не понимаю. До сих пор я была одной из тех порядочных женщин, с которыми ничего подобного не происходит. Теперь все изменилось. Теперь я нахожусь в другом лагере. Доходит до того, что я с трудом переношу присутствие своего мужа, так мне стыдно. Если бы еще я вас любила! Но я вас не люблю. Вот так, и я ничего не могу с этим поделать.

Вы что, околдовали меня? Однако я еще пытаюсь бороться. Доказательства? Только то, что еще полчаса назад я готова была порвать эти страницы и поклясться никогда вас больше не видеть. Но достаточно было одного воспоминания, чтобы от этого благого намерения не осталось и следа. Какого воспоминания? Вчера, когда вы прижали меня к себе, я почувствовала вас у своего живота - и все перевернулось. Мои ноги подкосились, я больше не могла. Если бы в этот момент вы сорвали с меня одежду... Из какой же грязи я сделана, что осмеливаюсь писать вам подобные вещи!

С самого начала этой авантюры вы окружили меня такой волнующей и порочной атмосферой, что мало помалу я начала беспокоиться и о том, что буду принадлежать вам, и о том, что слишком долго сопротивляюсь. Все это было для меня самой настоящей пыткой.

Принадлежать вам и не принадлежать вам... Мое тело внешне спокойно, но какая буря бушует внутри! Иногда я вспоминаю ваш запах, запах мужчины, неразрывно связанный с вашими ласками. И это двойное воспоминание проникает в меня до мозга костей, погружая в жестокие грезы.

Десять часов тридцать минут. Нужно, наконец, на что-то решиться. До сих пор я слишком много думала о вас и совершенно не думала о муже. В чем, в конечном счете, я могу его упрекнуть? В том, что он не дал мне тех ощущений, которые я испытываю с вами, причем это только начало? Может быть, в первые годы замужества мое тело, как вы говорили в своих письмах, действительно спало, а проснуться ему помешала привычка? Я не должна была позволять вам писать мне. Я бы ничего не знала. А ни о чем не зная, ни о чем бы и не сожалела. Теперь, что бы ни случилось, мне будет о чем пожалеть.

Одиннадцать часов. Какая же я несчастная! Я только что говорила с вами по телефону и с этой минуты думаю только о том, чтобы отдать вам свое тело сегодня вечером. Вы попросили меня говорить вам ты, ка если бы попросили снять платье. И я... я сказала: ты.

Одиннадцать часов пятнадцать минут. Да, несчастная! Мой муж тоже позвонил. Почти сразу после вас, я едва успела написать еще несколько строк. Его звонок раздался как раз в тот момент. Когда я писала это ты, о котором вы меня попросили. У меня прерывался голос. Мне было дурно. Моя спящая совесть в бешенстве встала на дыбы и сказала мне: Ты не имеешь права!

И тогда в каком-то порыве я попросила его уехать со мной, увезти меня сегодня же вечером подальше отсюда. Неважно, что я уже жалею об этом и не хочу, чтобы он меня увозил. Я вам ничего не скажу. Понимаю, что такой отъезд больше похож на бегство. Если он мне поможет, я буду спасена. Когда я вернусь, мы больше не будем видеться. Уже скоро я пойду в парк и положу это письмо в дупло, чтобы позже взять оттуда твое. Положу письмо, которое никогда бы не осмелилась тебе передать, потому что говорю это ты в последний раз, потому что оно должно быть как бы компенсацией за твое необладание моим телом. Телом, которое я умоляю тебя больше не наполнять мукой и радостью.

Уехали ли бы мы в тот вечер, не прочти я это письмо? Не знаю. Я и до этого не имел ни малейшего желания уезжать. До самой глубины своего существа я был захвачен ожесточенной борьбой двух Одиль. Да, одна из них протягивала ко мне руки и умоляла спасти ее от другой. Но пойти навстречу первой значило потерять вторую. Впрочем, не я втянул жену в эту жестокую игру. Принимая письма Лаборда, считая их чтение совершенно безопасным, она тем самым нанесла мне самое страшное оскорбление, которое только можно нанести мужчине.

Привинчивая к дверям беседки задвижку, которая должна было обезопасить наши удовольствия, я вспоминал о случайности, открывшей мне эту авантюру. Не произойди ее, я бы ни о чем не подозревал, а эти двое дурачили бы меня в свое удовольствие. Да, она просила меня увезти ее, но я не настолько глуп, чтобы не понимать: умоляя, она лгала. Ее тело стремилось к любовнику, которому она уже мысленно принадлежала, стремилось изведать новые запретные наслаждения.

Согласиться на отъезд в этих условиях означало дать ей возможность временного отказа от ее желания. А это только усилило бы ее страсть и влечение, причем мне не принесло бы никакой пользы. Помимо того, мне нечего было бояться, предпринимая сою эгоистическую авантюру: Лабард уже далеко и сегодня его Одиль номер два станет моей. Будет моей со всей полнотой ожидаемого ею наслаждения. Я снова взял ее письмо и перечитал некоторые необыкновенно дерзкие отрывки. Ее огромное желание отдаться возбудило во мне такой же силы желание овладеть ею. Я даже удивился силе этого желания. Конечно, тут присутствовала и ненависть, смешанная с любопытством, но преобладала все же жгучая потребность удовлетворить это желание, тем более яростное, что Одиль призналась: в моих объятиях она никогда ничего не чувствовала. Ну, это мы еще поглядим!

Я вернулся домой и избавился от револьвера, который брал для запугивания Лаборда. Из предосторожности я утром вынул из него патроны, а теперь снова зарядил и положил на прежнее место в комоде в спальне.

Одиль вернулась домой в пять часов. Она, должно быть, едва дождалась лекции и примчалась, чтобы скорее прочесть письмо своего сообщника. Из окна кабинета я видел, как она идет по парку, стараясь, чтобы ее походка выглядела как можно более беззаботной. Она шла к старому дереву, а оттуда, должно быть, направилась в беседку. Как и я несколько часов тому назад.

Она вернулась через полчаса. Прежде чем заговорить, мы какое-то время пристально смотрели друг на друга: каждый старался прочесть на лице другого ответ на невысказанный вопрос. Я думал: сделает ли она еще одну попытку уехать сегодня вечером? И был уверен, что она тревожно спрашивает себе: попытается ли он меня сегодня увезти отсюда? Наконец, я сказал, приняв скучающий вид:

- Знаешь, я не смог освободиться. Поедем завтра или послезавтра.

Кровь отхлынула у нее от лица. От радости или от страха? Возможно, от обоих этих чувств одновременно.

- Тебя это огорчает?

- О нет, - ответила она невыразительным голосом. - Пустяки.

Но я заметил, что она дрожит.

- Сегодня вечером я буду занят. В Париже проездом один австриец, мне чрезвычайно важно с ним увидеться. Это не терпит отлагательства. Надеюсь, ты поедешь вместе со мной.

Говоря это, я пристально вглядывался в ее лицо. Она не шелохнулась, только проронила.

- Посмотрим. Пока еще не знаю.

Никаких свиданий у меня не было. Я ожидал именно такого ответа. Отныне я просто играл со своей жертвой, поэтому небрежно добавил:

- О, ничего срочного нет. Он приедет только поздно вечером, что-то около одиннадцати часов. Так что если мы уедем отсюда в десять...

Я знал, что в это время она ждет Лаборда в беседке. И знал, что теперь-то уж ее ничто не удержит.

- Посмотрим, - повторила она, пристально рассматривая узор на ковре. - Если я смогу... От этой лекции у меня началась мигрень.

Вот теперь я все знал наверняка.

Конец второй половины дня протекал очень медленно. Уйдя в кабинет, я старательно готовился к исполнению своей роли. Разница в росте с моим соперником была ничтожной, на лице его не было ничего такого особенного, что можно было бы обнаружить в темноте наощупь: например, смешной длинный или, наоборот, короткий нос. Его одежда была абсолютно такой же, как моя, он брил усы, а волосы зачесывал назад. По счастливой случайности мы с ним курили одни и те же сигареты - Голуаз - поэтому наша одежда пахла одинаковым табаком, которым пропиталась. Подозрение мог вызвать только голос. Я отдавал себе отчет в том, что при встрече с глазу на глаз голос будет труднее подделать, чем при разговоре по телефону, и поэтому решил говорить только шепотом, если мне все-таки придется что-то сказать.

Мы поужинали между семью и восьмью часами в почти полном молчании. Изредка один из нас произносил какие-то незначительные слова, а другой отвечал с таким же безразличным видом. Иногда я смотрел на нее и мне казалось, что в глазах ее горит какой-то странный огонек. Но все мои мысли и желания были сосредоточены на ее теле, которое я скоро буду ласкать своими нетерпеливыми руками, а его обладательница будет думать, что отдается совершенно другому человеку. Молчание вдруг стало таким невыносимым, что я был просто вынужден хоть что-то сказать:

- Я вдруг подумал, что ты можешь поехать сегодня вечером в поместье одна. По-моему, есть поезд около десяти часов вечера. Поедешь на Аустерлицкий вокзал, а я присоединюсь к тебе, как только освобожусь. Приеду следующим поездом. Таким образом, и твое желание осуществиться, и я улажу свои дела.

Я цинично лгал: десятичасовой поезд в этом направлении был последним. Но мое предложение заставило ее вздрогнуть и я почувствовал, что в ней вновь началась отчаянная борьба между да и нет.

- Нет! - наконец произнесла она. - Ничего не горит, я подожду. В конце концов, это ведь была просто моя прихоть.

И снова наступило молчание, каждый из нас думал о своем. Стенные часы неторопливо отбивали ход этого томительного вечера.

- А что было на лекции? - спросил я наконец. - О чем она, кстати?

Несколько минут она сбивчиво пыталась мне об этом рассказать, но потом снова внезапно замолчала. До еды она почти не дотрагивалась и я не преминул заметить:

- Ты совсем ничего не ешь!

- Немудрено при моей мигрени...

Она приложила руку ко лбу и произнесла те слова, которых я ждал так долго:

  - Я бы хотела поехать вместе с тобой на эту твою встречу, но думаю, что мне лучше пойти спать.

Она смотрела на меня спокойным, ничего не выражающим взглядом. Кто бы мог подумать, что за этим по-детски нежным лицом, в этом внешне спокойным теле пылает настоящий пожар страсти.

- Тебя очень огорчит, если придется поехать в Париж одному? - внезапно спросила она.

- Да.

- Хорошо, тогда я постараюсь составить тебе компанию.

Я покачал головой. Я одновременно хотел, чтобы она поехала со мной, и не хотел этого. Безусловно, ее терзали те же противоречивые чувства. Секунды, минуты шли и шли в этой безмолвной, изматывающей борьбе. Наконец она подняла голову и нерешительно сказала:

- Возможно, если мне станет лучше...

- Нет. Если ты останешься, то я поеду поездом, вот и все. Ты же знаешь: терпеть не могу ездить на машине в темноте.

- Ну, если так...

Вновь повисло тягостное молчание. Мы думали каждый о своем и одновременно об одном и том же, хотя Одиль об этом и не догадывалась. Вскоре молчание стало таким тяжелым, что ни один из нас не решался его прервать. Наша судьба была решена и мы оба это понимали.

Одиль не стала ждать кофе и поднялась в свою комнату. Я остался в гостиной один и, пытаясь отвлечься от навязчивых мыслей, стал просматривать газету. Лишь один раз я вскочил, подумав, что еще есть время все откровенно рассказать Одиль и покончить с этой историей. Все еще можно было исправить. Через час будет поздно и простое легкомыслие превратится в супружескую измену, как ни парадоксально это звучит. Конечно, там, наверху, она сейчас мечется в тревоге, думал я.

Сейчас, много лет спустя, я вижу, что было пять или шесть моментов, в которые все можно было честно объяснить, уладить и постепенно забыть эту унизительную историю. Но, кажется, ни я, ни она, к этому особенно и не стремились. К этому не стремились наши тела. И судьба была явно против такого поворота событий.

В половине десятого я встал и поднялся к ней наверх. Она лежала в постели, свет был погашен. Комната была пропитана сильным ароматом духов, хотя окно было распахнуто настежь. Она, должно быть, надушила все свое тело в предвкушении сладостных моментов свидания. Тут я понял, что для меня она окончательно потеряна и потерял всякий интерес к своей жене, сосредоточившись исключительно на любовнице.

Я зажег свет. Одежда, которую она сняла, лежала на кресле. Но рядом, на другом кресле, я заметил платье из тонкой шерсти, а на полу стояли сандалии: наряд, приготовленный ею, чтобы помчаться на свидание к уже почти любовнику, как только я уеду.

Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы поцеловать эту женщину. Потом я пошел к двери, но в этот момент она вдруг поднялась на локте и напряженным голосом почти крикнула:

- Рене!

Я вернулся, сделав удивленное лицо, и сказал насмешливым тоном:

- Что стряслось? Ты что - зовешь меня на помощь?

Это был еще один, последний момент, когда она готова была рассказать мне все. Если бы я ей как-то помог, так и произошло бы. Но мы упустили этот последний шанс.

- На помощь? - уже другим, равнодушным голосом переспросила она. - Что за нелепые фантазии! Я просто хотела попросить тебя купить мне сигарет, у меня они вот-вот кончатся.

Больше никаких попыток изменить нашу судьбу мы не сделали.

Я спустился в парк, подошел к калитке и громко хлопнул ею, давая Одиль знать, что я ушел. После этого направился в беседку и стал ждать там свою жену. Сколько времени длилось это ожидание? Не помню. Что я делала в это время, о чем думал - тоже испарилось из памяти.

Где-то пробило десять часов, ждать оставалось недолго. Еще немного - и я овладею собственной женой прямо на полу. И вдруг меня пронзила мысль о том, что она может все-таки устоять и не прийти сюда. Мне следовало бы радоваться, но было поздно: я хотел новую, горящую желанием Одиль, а не прежнюю, покорную и пассивную. И в этот момент послышались ее шаги в парке. Сердце чуть не выскочило у меня из груди.

Несколько секунд Одиль стояла у подножья лестницы - несколько последних секунд колебания. Потом поднялась в беседку и осторожно двинулась вперед в темноте, вытянув вперед руки. Я схватил ее за руку и тут же захлопнул дверь, чтобы свет взошедщей луны не выдал меня. Теперь можно было действовать.

Мы не сказали друг другу ни слова, она порывисто дышала, дрожа от желания, смешанного со страхом. Я обнял ее за талию и понял, что под платьем на ней ничего нет. Бешеное желание охватило меня: желание овладеть этой женщиной и одновременно убить ее.

Не выпуская ее руки из своей, я просунул их ей под платье, и она издала животный стон. Колени ее подогнулись, я вынужден был поддержать ее, чтобы она устояла на ногах. Не знаю, пришла ли бы Лаборду в голову такая изощренная мысль: ласкать женщину не только своей рукой, но и ее собственной рукой. Не пытаясь разжать ее ноги, я продолжал эти изощренные ласки. Одиль повернула голову и прижалась губами к моим губам.

Никогда моя жена меня так не целовала! Поцелуй длился и длился, наши руки уже касались пушистого треугольника внизу ее живота. Меня все еще раздирали противоречивые желания: овладеть и ненавидеть одновременно. Потом наши руки оказались между ее ног и она стала умолять меня взять ее.

- Ну же, ну же! - стонала она, измученная ожиданием. - Я больше не могу!

Длительные судороги уже сотрясали ее с головы до ног. Она больше не сопротивлялась, она сама начала меня ласкать, причем более, чем смело. И я резко овладел ею. В долгом и хриплом стоне наслаждения она позвала... нет, не меня, другого человека. В бешенстве я усилил натиск и услышал, как моя жена шепчет сквозь новые и новые стоны:

- Никогда не знала... Я не подозревала... Я твоя! Я буду принадлежать только тебе, тебе одному!

Никогда моя жена не дарила мне таких ласк. Где она всему этому научилась? В каких книгах прочитала, в каких снах увидела? Почему она не пыталась так вести себя раньше, до этой измены? В течение семи лет она бесстрастно дарила мне свое тело и никогда не забывала напомнить об осторожности, потому что не хотела иметь детей, лишая меня тем самым изрядной доли наслаждения. А извивавшаяся подо мной незнакомка, почувствовав, что я уже на грани, закричала, судорожно уцепившись мне в плечи:

- О, не уходи!

И я в первый раз по-настоящему слился со своей женой в общем экстазе. Я обрел потрясающую любовницу, о какой можно было только мечтать.

Наконец наши объятия разомкнулись, Одиль была совершенно обессилена. И вот теперь мне нужно было следить за каждым своим словом и жестом, чтобы правда не обнаружилась раньше времени. Хотя теперь был именно тот момент, когда она испытала бы самый жгучий стыд, если бы я сбросил с себя маску. А потом, в зависимости от ее поведения, я бы решил: оставить ее или выгнать. Но... обладание этой новой женщиной доставило мне такое наслаждение, что я не решался рисковать и потерять возможность получить еще.

Ее голос заставил меня очнуться:

- Я ничего не понимаю! Я замужем семь лет и не испытывала ничего подобного! Я всем обязана тебе!

Я взял обе ее руки в свою и сжал, чтобы она не могла коснуться моего лица. Никакая предосторожность теперь не будет лишней.

- Да, только тебе! Но как же это было прекрасно!

Вторая моя рука легла ей на грудь и она затрепетала, готовая к новым наслаждениям.

- Я ревную тебя ко всем женщинам, которых ты ласкал до меня. Я хотела бы быть первой. И еще я хотела бы, чтобы ты был моим первым мужчиной.

И это она говорила мне, своему мужу! Моя рука непроизвольно сжалась вокруг ее рук, но она приняла это за поощрение.

- А ты не ревнуешь к моему мужу?

Нужно было отвечать, причем не только чужим голосом, но и с интонацией удовлетворенного любовника. Она повторила:

- Ревнуешь?

Я прошептал:

- Нет, у него нет ничего, а я обладаю всем.

Мой шепот напомнил ей об осторожности, так как до сих пор она сама говорила в полголоса. Одиль рассмеялась:

- Ах да, правда, ты хотел промолчать... Ну, молчи, я буду говорить одна. Мне так много нужно тебе сказать. Знаешь, мне хочется тебя любить, вот что случилось. Да, мне кажется, что если бы я тебя любила, то принадлежала бы тебе еще больше. Может быть, я уже люблю тебя? А ты?

Я положил руку на ее губы, чтобы избежать необходимости отвечать, и вдруг почувствовал непреодолимое желание опустить руку ниже и изо всех сил сжать этой женщине горло, чтобы задушить. Тишину теперь нарушало только тиканье моих часов.

- Слышишь тик-так? - спросила она через мгновение. - Оно напоминает нам, что наше время истекает.

Она приподнялась и встала на колени:

- Приоткрою дверь, посмотрю, который час.

Я стиснул ее в объятиях, но ей все же удалось вывернуться и встать. Тогда я резко сунул руку ей под платье и коснулся потайного места. Она рухнула с глухим стоном и больше не пыталась подняться. Я же усилил свои нескромные ласки и она уже не хотела уходить.

- Ты жульничаешь! - стонала она умирающим, восхищенным голосом. - Это нечестно.

Наши тела вновь слились, я придавил ее к полу с яростью бешенства и наслаждения одновременно. Она забилась в последней сладкой судороге и я поспешил присоединиться к ней. Несколько минут мы лежали молча и неподвижно: я понял, что сейчас наступит самый опасный момент. Нужно было что-то сказать, приоткрыть дверь в голубой свет луны...

Одиль зашевелилась и простонала:

- Что ты со мной сделал? У меня все болит. К счастью, когда он вернется, я уже буду спать. Но завтра... Ба, скажу, что у меня мигрень.

Она склонилась к самым моим губам:

- Завтра в это же время, правда?

- Да.

Она встала, я последовал ее примеру и она прошептала:

- Поцелуй меня!

Я исполнил ее желание, потом проводил до двери. Одиль отодвинула задвижку, а я приоткрыл дверь так, чтобы самому остаться в темноте за нею. Мне это удалось. Она выскользнула из беседки, я слушал, как затихают вдали ее шаги. А когда они замолкли, мне стало нестерпимо грустно.

* * *

Теперь и во мне было два человека одновременно: муж, который страдал, и любовник, который утолил все свои желания. Я вернулся в дом через четверть часа, приготовив оправдания своей задержке на деловой встрече. Но мне не понадобились оправдания: Одиль была в ванной, смывая со своего тела усталость и, как она думала, запах своего любовника. Время от времени она что-то напевала удовлетворенным и умиротворенным голосом. Мне на секунду захотелось постучать в дверь ванной и осведомиться, прошла ли у нее мигрень. Но любовник во мне остановил мужа:

- Брось, тебе больше нечего сказать, ты, рогоносец!

Я вышел из спальни, чтобы немного успокоиться. Когда я вернулся, она уже была в постели. Я зажег лампочку у своего изголовья, Одиль пошевелилась.

- А, ты не спишь? - спросил я.

- Я дремала. Ты разбудил меня, когда включил свет.

Мне вдруг нестерпимо захотелось увидеть на ее лице следы пережитого ею наслаждения. Под каким-то предлогом я зажег верхний свет и сразу заметил ее запавшие глаза с темными кругами под ними.

- Но у тебя такой усталый вид!

Она отозвалась жалобным голосом:

- Ничего удивительного, при такой мигрени...

Она повернулась ко мне спиной, я выключил верхний свет и пошел в ванную. Когда же я вернулся, она уже спала. Любовнику нужно было отдохнуть, но муж ревновал к победе и усталости любовника, так что я долго не мог заснуть. Утром я встал первым, а Одиль еще крепко спала, закутавшись в одеяло. Я поехал в свой парижский офис и впервые за несколько дней смог спокойно заниматься своими делами. В полдень я заехал на завод, чтобы пригласить кого-нибудь ко второму завтраку: мне не хотелось оставаться наедине с Одиль.

Она увидела нас из окна и спустилась навстречу. Ее тело и лицо излучали такое счастье и свет, что мой спутник не удержался от восторженного восклицания:

- Что с вами? Вы распустились, как цветок...

Я прервал его:

- Дорогой мой, тут скорее было бы уместно сравнение с плодом. Одиль - не девушка, а женщина.

- Что же во мне изменилось? - кокетливо спросила Одиль.

- Не знаю. Что-то... Я уверен...

Я снова оборвал его:

- Однако вчера вечером у нее страшно болела голова.

- Одна из моих мигреней, мой дорогой.

- Ну, так мигрень вам очень к лицу. Не будь вы женой моего директора, я бы поухаживал за вами!

Мы прошли в дом и сели за стол.

- Что-то не видно Лаборда, - заметил наш гость уже серьезно. - Сегодня утром я должен был встретиться с ним на заводе, а он не приехал.

продолжение следует...

Арман Делафер,
перевод с французского Светланы БЕСТУЖЕВОЙ


Оценить эту статью:          
 


Платные опросы

Чудо.деньги - AirDrop
Поиск :: Регистрация нового пользователя :: Войти





Copyright © 2005-2024 iVillage.ru
Работа в интернете - платные опросы, Новости России
PR-статьи, Каталог сайтов
Хостинг сайтов